Термин «творческие адаптации» взят из гештальт-терапии. Он описывает наш способ справляться с неблагополучными, стрессовыми, травмирующими ситуациями. Формируются творческие адаптации обычно в детстве. И если они не проработаны, то остаются на всю жизнь и становятся нашим способом взаимодействия с миром.

Творческие адаптации — поистине творческие. На что только не готов Человек Разумный, чтобы выжить — физически и психологически!
Одни творческие адаптации украшают нашу индивидуальность и выглядят милыми чудачествами. Другие создают проблемы, когда мы сталкиваемся с внештатными ситуациями. Роды в наше время − ситуация явно внештатная.

Какие же творческие адаптации могут проявиться в родах? Как это может выглядеть? И каков будет результат?
Этот текст не претендует на полное описание и подробный анализ. 3десь даются самые распространенные в родах творческие адаптации.

Вначале — краткий ликбез.
Небезопасные стили привязанности (тревожный, дезорганизованный и т.д.), о которых сейчас много говорят, это наглядный пример творческих адаптаций (ТА). Они сформировались как наш ответ на неадекватную заботу.
ОЛЯ, М.Б. ЗДЕСЬ КРАСТКО СКАЗАТЬ ОБ ЭТОМ? НО НЕ УДЛИНИТ ЛИ ЭТО СТАТЬЮ?


ТА — ГИПЕРКОНТРОЛЬ
Еще один пример творческой адаптации — это выраженная потребность в контроле. Тенденция все контролировать может быть вашим пунктиком по жизни (и в современном мире с его бешеными ритмами это вполне ожидаемо).
Но иногда такая тенденция — это более ТА, которая возникла в результате нестабильной семейной ситуации или прошлого травматичного опыта.
Даже женщина с безопасным стилем привязанности, но пережившая в детстве трагическое событие, может стать гипер-контролером — это ее психологическая броня. Броня призвана сделать ее неуязвимой в этом опасном неконтролируемом мире.
Для многих спортсменок ТА, которая верно служит им большую часть жизни, стал жесткий контроль над своим телом. Роды же, как мы знаем, процесс неконтролируемый. Очень часто таким роженица сложно принять, что они не могут повлиять ни на дату рождения малыша, ни на продолжительность родов, ни на ритм схваток, ни на их силу… Такая женщина (часто неосознанно) может склоняться к более «подконтрольным» способам родить — индукция родов в определенную дату, плановое КС, стимуляция схваток («чтоб родить побыстрее»), эпидуральная анестезия. При этом женщине кажется, что ситуацию контролирует она, но, как мы понимаем, это делают совсем другие люди. Более того, последствия этого иллюзорного контроля часто вовсе не устраивают женщину — ведь каждое вмешательство в роды может повлечь за собой целый каскад вмешательств с самыми непредсказуемыми результатами для мамы и ребенка. Мало кто задумывается, что у истоков таких невеселых историй стоит высокая потребность все контролировать — потребность родом из детства.

ТА — ВТОРИЧНАЯ ВЫГОДА

Вторичные выгоды мы осваиваем в раннем детстве, когда/если получаем внимание и эмоциональную поддержку в случае болезни, травмы, физической боли. Каждый из нас хоть раз сталкивался с ребенком, который всегда преувеличивает свою боль, «даже малейшую царапинку». Если пойти глубже, часто оказывается, что преувеличенные жалобы на боль были для ребенка способом получить внимание и сочувствие матери.

Вы, конечно, знакомы с вторичными выгодами. Для кого-то роль больного может нести неожиданные бонусы помощь окружающих, их внимание и сочувствие, снятие с себя ответственности. Со временем эти непрямые (вторичные) выгоды от роли больного начинают влиять на поведение человека на бессознательном уровне. Такие люди могут преувеличивать свои ощущения или в случае травмы или болезни такой человек (бессознательно) предпринимает шаги, еще больше ухудшающие его состояние: неправильно питается, мало двигается и т.д. Ведь в этих случаях о нем так заботятся — то есть такой образ действий получает, говоря языком науки, положительное подкрепление.
Как же ему не стать привычным?

Возможное проявление этой ТА в родах.

Если такая творческая адаптация не проработана, то роженица сразу начинает «преувеличивать свою боль» в поисках внимания и сочувствия «мамы» («мамой» в родах может быть любая материнская фигура). В современном роддоме чаще всего вместо мамы к ней придет анестезиолог, а его внимание и сочувствие выразятся в постановке анестезии. Хотела ли роженица изначально анестезию в родах (не говоря уже о ее возможных последствиях — каскаде вмешательств и всем, что из него вытекает)? Если нет, то творческая адаптация «вторичная выгода» сыграла с ней злую шутку.


ТА — ДИССОЦИАЦИЯ

Диссоциация — стратегия выживания, которая является психологическим эквивалентом реакции «замри» у животных. Психиатр Норман Дойдж объясняет: «У каждого из нас есть защитные механизмы. Это привычные реакции, за которыми прячутся невыносимо болезненные мысли, чувства и воспоминания.»
Диссоциация — один из защитных механизмов (читай, ТА). Он хранит идеи или чувства, представляющие угрозу, отдельно от остальной психики.

Психологическую диссоциацию у роженицы может запустить связь травматичного опыта в прошлом, например, насилия, и того, что сейчас происходит в родах:
− обнажены интимные зоны тела;
− женщина часто вынуждена оставаться в неудобной позе (и это может быть болезненно не только психологически, но и физически);
− появляются незнакомые люди, которые прикасаются к женщине, часто без предупреждения и, тем более, без полученного на то согласия;
− потеря телесной силы в связи с медицинскими вмешательствами (эпидуральная анестезия).

Неудивительно, что эти факторы вызывают реакцию, которая помогла выжить раньше, в травматичной ситуации насилия.

ВАЖНО!
Доулам и другим перинатальным специалистам, да вообще всем:
*Иногда диссоциацию можно спутать с измененным состоянием сознания, таким важным для нормальных физиологических родов. Отличие, говорят психологи, проявляется после родов. Такие женщины обычно не могут вспомнить хоть что-то о своем участии в родах. Да и не хотят...
*Если диссоциация стала основной ТА, то это снижает вероятность родов без вмешательств. Потому что диссоциация в родах может привести к истинной или воображаемой (медперсоналом) покорности, когда женщина не может отстаивать свои намерения. Вот как вспоминает свое состояние в родах одна молодая мама: «Я ничего не понимаю, начинаю отключаться, я чувствую опасность, и я совсем одна. И я верю, что единственный способ выжить — это быть вежливой и послушной. Я вообще забыла, что рожаю, я только хочу всем угодить и избежать мучений.»
*Если в родах женщина диссоциируется (отделяет свою психику от происходящего с ее телом), ей не удается по-настоящему прожить роды, и это может отразиться на течении послеродового периода. Женщина может продолжать «диссоциироваться» от материнства. Физически она будет ухаживать за ребенком, а эмоционально «отсутствовать». Стоит ли говорить, какой урон это наносит и малышу, и самой матери.
В такой ситуации повышается и риск послеродовой депрессии.

ТА — ДИНАМИКА ПОВЕДЕНИЯ ЖЕРТВЫ
Эта динамика иногда носит название «жертва — выживший».
Обсуждать травму и последующий опыт жертвы больно — и нам как личностям, и обществу в целом. Это часто замалчивается, а иногда даже звучит мнение, что жертва «сама виновата».
Непроработанная травма — неважно, детская или полученная позже, ведет к формированию так называемой «ментальности жертвы». Если женщина с этим «наследством» попадает в ловушку «жертва — выживший», это сильно мешает ей в жизни. А в родах, без сомнения, будет мешать еще сильнее.
Подобно всем ТА, эта адаптация становится образом жизни в качестве стратегии выживания — ведь когда-то она помогла выжить после перенесенной травмы.
Когда мы оказываемся в пугающей или травматичной ситуации, наши стратегии выживания активизируются, помните? Если в это время нам не на кого опереться, у нас остается две опции: либо мы мобилизуемся, и нападаем или убегаем, либо мы бездействуем, используя древние реакции «замри» или «притворись мертвым».
Со временем, в непроработанных стрессовых или травматичных ситуациях (особенно родом из детства), привычным поведением могут стать метания между реакциями «нападай», «беги» и «замри».
«Нападай» превращается в постоянную подозрительность и агрессию.
«Беги» может стать уходом от реальности (часто с помощью алкоголя или иной зависимости).
«Замри» проявляется в виде покорности, беспомощности, депрессии.
ТА «жертва — выживший» часто возникает на фоне дезорганизованного стиля привязанности (когда фигура привязанности является для ребенка одновременно и источником опасности).
Такие метания от одного состояния к другому могут стать привычными. Женщины в динамике «жертва — выживший» переходят от беспомощного и покорного поведения жертвы «спасите меня» либо к агрессивному, настороженному и недоверчивому поведению «со мной лучше не связываться», либо к уходу от реальности (заторможенности, формирования зависимости).
Беспомощность, характерная для реакции «замри», вызывает предложения помощи от окружающих. Но часто предложение поддержки и попытки помочь (то есть «спасти») у человека в состоянии жертвы вызывают стыд, подавленность; ему кажется, что окружающие проявляют к нему неуважение. Это дает отмашку маятнику, и человек переключается в режим выжившего: нервная, агрессивная, и в то же время уязвимая позиция «идите к черту, мне никто не нужен», часто в сочетании с заторможенным, отсутствующим поведением, характерным для состояния «беги». Выживший склонен отталкивать окружающих, что может восприниматься как враждебность. Часто окружающие в результате тоже отвергают выжившего и покидают его. А это, снова провоцирует у выжившего переход к безнадежной и беспомощной позиции жертвы.
Если пространство родов не дает женщине необходимую эмоциональную безопасность, если она не может оставаться в открытом, эмоционально уязвимом состоянии, столь важном для родов, она может начать метаться между позицией жертвы «замри», враждебным «нападай» выжившего и режимом отключения («замри»).

«ЖЕРТВА — ВЫЖИВШИЙ» В РОДИЛЬНОМ БОКСЕ
Режим жертвы в этой динамике выглядит как «замри», «не высовывайся» и характеризуется беспомощным, робким, несамостоятельным поведением. Это с высокой вероятностью приводит к страху и, как следствие, к подчинению авторитету медперсонала. Женщина в режиме жертвы — «хорошая» пациентка для существующей системы, но течение ее родов будет определяться протоколами учреждения: наверняка, это будут роды с вмешательствами, и от этого еще более травматичными.
Для тела отсутствие автономии, нехватка решимости противостоять рутинным, но не всегда нужным процедурам, скорее всего, будут означать «слабость родовой деятельности» — и это сценарий, полный вмешательств.
Обратная (но ничем не лучшая для женщины) ситуация, когда она включает режим выжившего. Это предполагает реакции «нападай» (оборонительная и враждебная позиция) или «беги» (отключение от происходящего). Женщины с подходом «нападай или беги», особенно если в роддоме не знают об особенностях родов травмированных женщин, тоже обнаружат, что их надежды на нормальные физиологические роды не сбылись.
Враждебный режим «нападай» (в данном случае «защищай и охраняй свою автономию») обычно ведет к напряжению, к конфликтам и возникновению стрессовой ситуации. Ни о какой мягкости, чувстве безопасности нет и речи. В конце концов, женщина остается с ощущением, что на нее давили и «добились своего». Это воспринимается как предательство и возвращает женщину обратно на позицию жертвы (ревиктимизация).
Женщина в режиме выжившего часто отталкивает окружающих; в общении с незнакомым ей медперсоналом это может привести к конфликтам, и для родов в этом нет ничего хорошего. Конфликт обычно сопровождается психологическим состоянием «будь настороже» (то есть повышением уровня адреналина), и это тоже никак не помогает нормальным физиологическим родам. Начинается война, в которой нет победителей. Роды не идут; женщина не может расслабиться; персонал недоумевает или раздражается, т.к. женщина сопротивляется предложенным вмешательствам; часто роды и вовсе останавливаются, и тогда предсказуемо приходится задействовать целую акушерскую бригаду — ведь надо выбраться из тупика, в который завел тело женщины возникший гормональный коктейль. Иногда из этого тупика всех выводит малыш — его состояние начинает ухудшаться. В этом случае после окончания родов позиция жертвы только укрепится. Женщина чувствует (часто верно), что она стала жертвой медперсонала и назначенных вмешательств, либо (неверно!) что она жертва «предавшего» ее тела и, увы, иногда даже жертва своего ребенка.
Так что помимо негативного влияния на роды (в результате принятых ныне рутин) женщина в позиции выжившего еще лишается и психологической поддержки, так необходимой в начале материнства.
И хотя в «отключенном» режиме «беги» наблюдается другое поведение и другая динамика, конечный результат примерно одинаковый: эпидуральная анестезия как «побег» из текущей ситуации. Подобно послушному поведению жертвы, этот «побег» часто воспринимается в нашей системе как «хорошее поведение» пациентки. Да, ребенок родится — пусть и с помощью вмешательств. Но никто не занимается травмой таких женщин. А травма эта, скорее всего, проявится в послеродовом периоде.


ТРЕУГОЛЬНИК «ЖЕРТВА — ПРЕСЛЕДОВАТЕЛЬ — СПАСАТЕЛЬ»

Это еще одна, часто встречающаяся в родах психологическая ситуация.
Треугольник «жертва — преследователь — спасатель» — динамическая модель, описывающая дисфункциональные социальные взаимодействия, была разработана психологом Стивеном Карпманом. Поэтому часто так и называется — «треугольник Карпмана».

Роли жертвы, преследователя и спасателя, участвующие в этом треугольнике, это психологические роли или, если хотите, бессознательный сценарий, созданный для удовлетворения бессознательных потребностей; обычно это не связано с реальными ситуациями, где кто-то стал жертвой.

Считается, что драматический треугольник может возникнуть между отдельными людьми, внутри семьи, между друзьями, в парах, в группах и внутри рабочих коллективов. Независимо от названия и места возникновения это нестабильная динамика, которая запускается в ситуации угрозы и конфликта, и участники которой по мере нарастания угрозы или конфликта проходят через все позиции в треугольнике.

Позиции эти первично формируются в семье каждого участника.
Ранимого ребенка («жертву») критикует или унижает «строгий» родитель («преследователь»), в то время как «хороший» родитель («спасатель») спасает ребенка.
Роль жертвы, «бедняжки» — это беспомощная попытка удовлетворить свои потребности без принятия на себя ответственности.
Роль преследователя состоит в подавлении, обвинении и сваливании всего на жертву («это все из-за тебя»); на самом же деле это бессознательная попытка скрыть стыд и уязвимость самого «преследователя».
А роль спасателя — это сверхответственное «давайте я всех спасу», где стать «незаменимым» есть бессознательный способ удовлетворить свои потребности в том, чтобы от него кто-то зависел, и в повышении самооценки.

Если не знать, какие психологические факторы задействованы в этой динамике, если «спасения» «жертвы», которого бессознательно ожидал «спасатель», не происходит, или если от жертвы и спасателя требуется признать их личную самостоятельность и ответственность, то жертва может превратиться в преследователя, обвиняя остальных в недостатке заботы и поддержки. Тогда участник, первоначально бывший в роли преследователя, становится жертвой. Теперь жертва и преследователь поменялись ролями. Вдобавок из роли спасателя легко перебраться в позицию мученика, от которой всего лишь один шаг как до роли «бедняжки» (жертвы), так и до роли «преследователя» («это все из-за тебя»).

Треугольник Карпмана — это ловушка, в которой клиенты, переходят из одной роли в другую, но все время бессознательно сохраняют драматическую ситуацию. Бессознательно участники треугольника хотят удовлетворить свои неосознанные психологические потребности. Эта модель помогает и в понимании смены психологических ролей, которую мы часто наблюдаем в роддомах и ЖК.

В современной культуре роженицу чаще всего жалеют и рассматривают как жертву своего тела, а система в целом функционирует как подавляющий фактор. Поэтому неудивительно ни то, что в ситуации беременности и родов мы регулярно сталкиваемся с треугольником Карпмана, ни то, что динамика эта еще сложнее и еще менее стабильна, если у роженицы в прошлом был травматичный опыт.

Женщина, в прошлом получившая травму, может бессознательно воссоздавать травматичные отношения и вовлекать специалистов в классический «драматический треугольник», в котором участвуют герой, злодей и жертва (спасатель — преследователь — жертва). Врачу, акушерке, доуле и другим специалистам важно не оказаться ни в одной из этих ролей, так как они быстро превращаются одна в другую.


ИСТОРИЯ ПЕЛАГЕИ наглядно демонстрирует динамику драматического треугольника.

Пелагея пришла к психологу проработать тревожность, которая усилилась в беременности.
Во время консультации «зыбучие пески», по которым брели жертва, преследователь и спасатель, стали видны во всей красе. Если на ранних сроках беременности у Пелагеи сложились гармоничные отношения с акушеркой, то ближе к родам Пелагея уже чувствовала себя ее жертвой, ведь акушерка рекомендовала ей изменить питание и образ жизни. Акушерка советовала определенную диету и физические упражнения, так как у Пелагеи повысилась тревожность и обнаружился гестационный диабет. Это было важно для хорошего самочувствия Пелагеи и ее малыша. По мере нарастания симптомов акушерка должна была (в том числе в соответствии с протоколами) направить Пелагею на консультацию к врачу.
Это действие акушерки вызвало у Пелагеи стыд. Ведь акушерка хотела, чтобы Пелагея взяла на себя ответственность за свое здоровье! Чувство стыда запустило динамику драматического треугольника. Пелагея теперь ощущала себя жертвой. Акушерке досталась роль преследователя, а партнер Пелагеи Прохор оказался спасателем (ведь Пелагея была такой беспомощной!).

Беспомощность у жертвы может сильно влиять на поведение окружающих. Окружающие испытывают чувства вины и жалости, у них создается впечатление, что «несчастную жертву» необходимо спасать; что просто несправедливо требовать от нее слишком многого, а уж требовать от бедняжки самостоятельности и ответственности за свои поступки просто бессердечно!

На эмоциональном уровне Пелагея хотела нормальных физиологических родов; однако, она не очень разбиралась в своей детской истории и творческих адаптациях. Всю беременность Пелагея переходила из режима беспомощной жертвы в режим враждебного выжившего, где ей всегда важно было убедиться, что она «в позиции сверху» — она не какая-то там жертва «под кем-то». Тогда она была агрессивна, готова обороняться и вступать в споры. Фактически, в тот момент в треугольнике она становилась преследователем. Акушерке доставалась роль жертвы. Прохор (в роли спасателя) продолжал «спасать» ее, усиливая метания Пелагеи между беспомощностью и агрессивным обвинением окружающих.

Участники треугольника снова поменялись ролями в самом конце беременности. Пелагея вернулась в роль жертвы, а врачи теперь стали преследователями (потому что собирались вызывать роды), акушерка и партнер оба стали спасателями (так как они искали разные пути избежать индукции и поддерживали Пелагею).
Роды, к счастью, начались сами, и Пелагея чувствовала себя полной сил. Но когда схватки усилились, это запустило предсказуемый кризис. Она требовала «эпидуралку, щипцы, кесарево — что угодно!»
Позиции в треугольнике снова сместились — Пелагея опять была жертвой и просила спасти ее от боли, хотя до родов она хотела работать с болью, а не спасаться от нее. Для акушерки это означало переход на позицию преследователя, ведь она продолжала работать с ощущениями Пелагеи (пытаясь поддержать ее в ее первоначальных намерениях). Одновременно врачи вместе с Прохором становятся спасателями (так как они предлагают эпидуральную анестезии). ЭА вызвала предсказуемый каскад вмешательств, что привело к кесареву сечению, где врачи выступали уже как истинные (а не «психологические») спасатели малыша.

Через несколько месяцев после родов роли участников снова поменялись. Врачи теперь стали преследователями (ведь они сделали ненужное, как теперь считала Пелагея, кесарево сечение). Пелагея, Прохор и малыш — все втроем оказались жертвами, а акушерке (которая и рекомендовала эту послеродовую консультацию психолога) досталась роль спасателя.

В родах, как и вообще в жизни, в игре "жертва−преследователь−спасатель" проигрывают все. Роженица чувствует себя жертвой; жертвами чувствуют себя и медработники — они остаются с ощущением, что их важную работу никто не оценил, а женщина вредила себе и ребенку; партнер (сам при этом в состоянии стресса) в роли спасателя мечется между ребенком и женщиной. Это довольно часто встречающаяся ситуация — и в зависимости от вашей позиции в треугольнике, это приведет к обвинению того или иного участника драмы. В результате получается «обвинение жертвы». Но кто здесь жертва?

Конечно, для достойной поддержки женщин во время беременности, родов и послеродового периода требуются большие перемены в социуме, культуре и системе родовспоможения. Однако, невысказанное убеждение, что роды должны быть безболезненными, что роды (и, следовательно, дети) должны быть удобными, а процесс родов и собственные чувства подконтрольными, имеет своими корнями жалость к роженице и восприятие ее как жертвы — жертвы биологии. А если вдобавок к этому культурному аспекту у женщины есть своя личная история, где она была жертвой, культура и свой опыт накладываются друг на друга, ситуация ужесточается, и с высокой вероятностью надежды такой женщины на нормальные физиологические роды не оправдаются.


ТА — ВОЗРОСТНАЯ РЕГРЕССИЯ

Вот еще одно явление, корни которого лежат в детстве роженицы (неважно, травматичном или нет), и которое тоже может проявиться. Важно, чтоб и сама женщина, и окружающие предвидели такую возможность. Явление это — возрастная регрессия. (Не путать с регрессией эволюционной!).

Опыт нормальных физиологических родов во многом схож с опытом терапии: та же огромная потребность в эмоциональной поддержке, та же обнаженность, та же уязвимость. «Бурлящий котел» родов, где на поверхность поднимаются и семейные связи, и детский опыт, и опыт отношений, затрагивает те же проблемы, с которыми люди часто идут к психотерапевту.

Терапевты отмечают, что в процессе терапии у клиентов иногда наблюдается регрессия. Регрессирующий клиент может мыслить, чувствовать и вести себя по-детски. Перед теми, кто присутствует на родах, время от времени мелькает эта девочка, живущая в каждой взрослой женщине. Может быть, малышка эта крепкая и сильная, а может быть, в прошлом она пережила травму. Сама мать в этом состоянии чувствует себя комфортно; обычно возрастная регрессия в родах длится недолго и часто способствует высвобождению энергии, такому полезному для роженицы.

Часто при встрече с болью в нас просыпается «принцесса на горошине». Вот рассказ роженицы: «Меня посмотрели — полное раскрытие. Но я ни за что не хотела работать на потугах. У меня ушла почва из-под ног: я была в ярости, закатила истерику, требовала кесарево, не желала больше рожать. Помню, как доула сказала: «Ты можешь побыть двухлеткой еще две минуты, а потом я прошу тебя снова стать сильной!» Ее голос пробился через мою истерику».

Вместо того, чтобы вдруг столкнуться со своим внутренним ребенком, в идеале женщине стоит во время беременности (или еще раньше) вырастить в себе «внутреннюю амазонку» — ту, которая готова встретиться с непростыми жизненными ситуациями, включая функциональную боль. Такая подготовка может перевесить тенденцию к детским истерикам. И конечно, роженице стоит взять с собой кого-то, кто выведет ее из возрастной регрессии и приведет в место силы.
Такая возрастная регрессия при наличии соответствующей поддержки проходит достаточно легко. Иногда она даже полезна для родов.
В хорошо идущих родах полезная нам эволюционная регрессия включает в себя стирание эго. В идеале это способствует расширению сознания. Но у некоторых женщин на этом этапе наступает возрастная регрессия. И если в детстве они пережили нарушение привязанности или травматичный опыт, пусть потом и подавленные, болезненный опыт прошлого оживает в полном боли настоящем.

Если к женщине во время возрастной регрессии относятся без уважения, если ее чувства не принимаются, она может стыдиться своей уязвимости. Тогда ее психологической защитой станет отдаление от тех, кто предлагает ей поддержку.
Как бы то ни было, каждый раз интересно, кого мы увидим во время возрастной регрессии:
− малышку с обычной детской неуверенностью в себе;
− более сложный случай — ее ранее скрытое, травмированное «я»;
− или маленькую дикарку, не знающую запретов, бегущую по пути силы?


ТА — ТУПИК

В гештальт-терапии достижение психологического «тупика» рассматривается как самый важный этап психологического роста. Фактически, он и стимулирует рост.
Тупик наступает, когда в нашей жизни что-то «застопорилось», мы топчемся на месте, и не можем сдвинуться ни туда, ни сюда. Тупик часто встречается, когда привычный способ существования сталкивается с необходимостью перемен.

В родах такие психологические тупики проявляются как слишком хорошо знакомая нам «слабость родовой деятельности», которая наступает, когда женщина полна внутренних противоречий.
Неважно, по каким причинам мы оказались в тупике. Поскольку современную культуру родов не интересуют причины тупика, решение проблемы всегда одно: медицинские вмешательства. И в этом состоянии женщина легко соглашается на стимуляцию, эпидуральную анестезию, наложение щипцов и кесарево сечение.

Мы можем помочь ребенку родиться. Но если причина тупика — прошлые травмы матери, то такая мать держит своего ребенка в состоянии глубочайшего стресса, очень часто с полностью подавленными эмоциями. Конечно, это не может не влиять на ее материнство и дает нам высокую вероятность послеродовой депрессии.

В идеале же психологическое информирование, применение рефлексивных техник во время беременности, а также акушерская и/или доульская поддержка во время родов, поддержка таких специалистов, которые понимают, как взаимодействуют в это время тело и разум, открывают нам совершенно другие возможности.


ДВОЙНОЕ ПОСЛАНИЕ

В тупике мы можем встретиться с очень сильным эмоциональным стрессом, который будет иметь серьезные последствия. Часто они представляют собой «двойное послание». Известный психотерапевт Ирвин Ялом характеризует двойное послание как взаимоисключающие альтернативы. Другими словами, на каждое «да» должно быть свое «нет».

ИСТОРИЯ ПРАСКОВЬИ — прекрасный пример тупика с двойным посланием.
Отношения Прасковьи с Архипом длились уже несколько лет, но беременность наступила случайно. У Архипа уже были дети, и он заявил: «Или я, или ребенок». Прасковье было под сорок, и она очень хотела этого малыша, своего первенца. Но не меньше она дорожила и своими отношениями. Поэтому она была словно «витязь на распутье»: направо пойдешь — головы не сносить (она потеряет свои отношения), налево пойдешь — убиту быть (она потеряет ребенка). С тяжелым сердцем Прасковья решила сохранить ребенка.

В конце беременности Прасковья, которая продолжала находиться с Архипом в каких-то неустойчивых дружеских отношениях (он при этом не собирался ни брать на себя отцовские обязанности, ни продолжать отношения с Прасковьей), спросила его, не будет ли он присутствовать на родах. Можно представить все ее надежды и мечты, связанные с этой просьбой! Это были надежды на то, что совместный опыт родов и очаровательный малыш изменят намерения партнера, и тогда ее мечты о настоящей семье волшебным образом сбудутся. Но как это двойное послание проявится в родах?

Первый период родов прошел хорошо. В госпитале без обезболивания, только при помощи массажа, воды, голосовых техник, движения примерно за восемь часов наступило полное открытие. В это время появился и отец малыша, заботливый и нежный. Было видно, сколько радости приносят Прасковье его прикосновения. Было ощущение, что она хочет, чтоб эти роды никогда не кончались.
Желание Прасковьи, чтобы роды создали магическую связь между отцом и ребенком, стало камнем преткновения во втором периоде родов. Пока малыш был у нее внутри, она держалась за свою фантазию о «счастливой семье». Но как только малыш родится, начнется пока еще непредсказуемая действительность. Сможет ли Прасковья вытужить малыша? Ведь на этом закончится ее физический контакт с любимым, и ей придется распрощаться со своей мечтой о счастливой семье! Вот оно, двойное послание в действии.
Врач, акушерка, доула и сестра делали все, что могли. Несмотря на это малыш не рождался. Мы «застряли». Психологический тупик привел к тупику физическому, и распутать этот узел у Прасковьи не получалось. С психологической точки зрения родить малыша было для нее небезопасно, потому что это разбивало ее мечту. Но оставаться внутри было уже физически небезопасным для малыша.

Доула заранее предполагала, что присутствие на родах бывшего возлюбленного и отца ребенка может оказать нежелательное влияние. Но Прасковья считала, что есть маленький шанс на магическое возрождение чувств партнера в результате совместных родов, и потому была готова рискнуть. До последних мгновений первого периода Прасковья лелеяла эту мечту о счастливой семье, но когда рождение малыша стало, по сути, неизбежным, психологические риски словно парализовали ее.
Она замкнулась в себе, стала пассивной, словно ожидая, что с двойным посланием разберется кто-то еще. В итоге этим «кем-то», решившим судьбу Прасковьи, оказался доктор. Ответом на двойное послание стала вакуум-экстракция, и на свет появился здоровый мальчик.

Ситуаций «двойного послания» больше чем достаточно — женщина знает, что ребенку нужно родиться, но также знает, что с рождением ребенка ее ожидают определенные события. Справится ли она с тем, что случится потом? Готова ли она активно взаимодействовать с последствиями своего выбора? Или ситуация психологического тупика парализует ее и для расшифровки двойного послания понадобятся медицинские вмешательства?

Это только самые типичные Творческие Адаптации, с которыми мы часто встречаемся.
Более подробно об этом можно будет прочитать в книге Рии Демпси «За пределами плана родов», русский перевод которой, надеемся, скоро будет опубликован.